очень рекомендую западным людям скорее начать читать Набокова, чтобы почувствовать себя немного
неуютно. С момента моего приезда в США это стало моей навязчивой идеей: мы стали пренебрегать воображением в пользу упрощений и выжимок, а политизация, поляризация и культ селебрити заняли место оригинального мышления и воображения. Разве может культура процветать, быть динамичной и развиваться без поэтического восприятия, без способности примиряться с парадоксами и противоречиями, которые неизбежно возникают у думающей, наделенной воображением личности? Я опасаюсь, что преуменьшая значение гуманитарных предметов в системе образования и политизируя все сферы до такой степени, что чтение ради чистого чувственного и интеллектуального удовольствия становится редкостью, мы попадем в ловушку «атрофии чувств», пользуясь выражением Беллоу. И именно это должно нас волновать – угроза утратить способность чувствовать и мыслить.
Читательский клуб Random House: В книге вы пишете об «американском мифе». А существует ли в Америке «миф об Иране» и есть и у этих двух мифов точки соприкосновения?
Азар Нафиси: Могу сказать одно: когда я приехала в США, я удивилась, насколько политизировано восприятие Ирана американцами. Поначалу меня это очень раздражало, потому что когда я жила в Иране, мне казалось, что правительство конфисковало все наши представления о себе и заменило их одним-единственным представлением. Я надеялась, что когда приеду в США, окажется, что люди здесь имеют свободный доступ к информации и знаниям и потому видят все разнообразие иранской действительности, все противоречия и парадоксы. Но, к сожалению, главенствующим представлением об Иране оказалось то самое, что было навязано нам нашим правительством. Миф об Иране оказался очень примитивным, он сводился к самому базовому набору представлений. Во-первых, меня смутило то, что со времен Иранской Революции 1979 года очень разные страны с совершенно разной средой, историей и традициями – Малайзия, Иран, Турция, Афганистан, Саудовская Аравия – все они вдруг свелись к одному компоненту – религии. Их стали называть «мусульманским миром». Разве мы говорим так о Европе и Америке? Во Франции, Германии, Великобритании и США живет преобладающее число христиан, но мы же не называем эти страны «христианским миром». Однако страны, которые я перечислила, хотя у них гораздо меньше общего, чем у Европы и США, мы называем «мусульманским миром», а религию сводим к ее самой экстремальной разновидности. Это все равно что сказать, что вся Америка такая, какой ее описал Джерри Фалуэлл [113], потому что это христианская страна, не отдавая себе отчет, что религия всегда должна оставлять простор для интерпретации, иначе она не сможет быть динамичной и процветать. Религия не может быть делом государственным. А государство не может указывать, что религия может быть только одна, идеология – только одна, и требовать от граждан соответствующего поведения.
Когда я приехала в США, стоило мне начать рассказывать о себе или своей стране, как люди говорили: «Но вы же человек западных взглядов!» Как будто «жизнь, свободу и стремление к счастью» придумали американцы, а женщинам Ирана или Афганистана стремление к счастью и свободе было совсем несвойственно. Они удивлялись, почему я так одеваюсь, почему так разговариваю, ведь это «по-западному». А ведь сто лет назад женщины, жившие во времена молодости моей бабушки, требовали тех же свобод, которых сейчас требуют женщины на Западе. Они боролись за свои свободы. В Иране прошла конституционная революция, у нас были две женщины-министра – одна из них занимала пост министра по делам женщин. И эти свободы нам дало не правительство, не шах – мы сами их отвоевали в ходе борьбы, длившейся десятилетиями.
Так что да, в США существует миф об Иране, и эта мифология очень политизирована и искажена. К моему Ирану и его истории этот миф не имеет никакого отношения. История Ирана насчитывает 2500 лет. Половину этого срока мы не были мусульманской страной, мы были зороастрийцами. И даже если речь об исламе – о каком исламе? В моей книге показана лишь малая часть иранского общества, некоторые ее герои – ортодоксальные мусульмане и даже они очень отличаются друг от друга. Моя студентка Разие, верующая, ортодоксальная мусульманка, никогда не снимавшая чадры, казнена режимом, называющим себя «исламским». Мой студент Бахри принадлежал к Мусульманской студенческой ассоциации и защищал меня, пытался препятствовать моему увольнению из университета, которого добивались мои светские коллеги. Так о каком исламе речь? Кто сказал, что я меньше мусульманка, чем жены иранских лидеров, чем женщины, занимающие в Иране государственные посты? Мои предки жили в Иране шестьсот лет и служили этой стране. Вот такие вопросы у меня возникают, когда я думаю о существующем в Америке «мифе об Иране». Эти вопросы очень меня беспокоят, и мне кажется, избавиться от этих предрассудков можно только одним способом – начать изучать культуру и историю народа. Вот почему так важно рассказывать истории.
Читательский клуб Random House: Давайте перейдем от мифов к мечтам: вы описали Иранскую революцию – точнее, Исламскую Республику, установившуюся в результате революции 1979 года – как ужасную и прекрасную мечту. Мне это напомнило американскую мечту, к которой стремится Гэтсби и в итоге ее воплощает – Гэтсби из романа, над которым в «Читая „Лолиту“ в Тегеране» устроили тот самый памятный суд.
Азар Нафиси: Да, это замечательное сравнение. Помню, в «Великом Гэтсби» есть одна прекрасная сцена: Ник говорит, как реальность запятнала мечту Гэтсби. Реальность уничтожила и мечту, и самого Гэтсби. Мечты тем и опасны: мечтать нужно осторожно. Замечательно, если мечта есть и человек ей следует. Но навязывать мечту реальности очень опасно. И хотя я высоко ценю воображение и считаю, что без воображения реальности не существует, я в то же время полагаю, что мы должны быть осторожными и не навязывать свои мечты реальности, особенно чужой. (Хороший пример того, что происходит, когда мы это делаем – Гумберт.) Революция была прекрасным начинанием, ведь люди стремились изменить свою жизнь. Они стремились улучшить ее, иметь больше прав, активнее участвовать в политической жизни. Но группа людей конфисковала эту мечту и попыталась навязать свое представление целой стране – и это ужасно. Мечта стала разрушительной и потому опасной. В главе «Гэтсби» я рассказываю, что тоже жила внутри этой мечты, когда была студенткой и диссиденткой. К счастью, я пережила крушение мечты. А кто-то не пережил.
Читательский клуб Random House: Меня поразило почти шизофреническое отношение к западной и особенно американской культуре, о котором вы пишете в книге. Например, в период самых сильных репрессий в Иране вы все равно продолжали преподавать английскую и американскую литературу. Причем вы преподавали
